Решающее значение имело для дагестанцев сражение при сел. Чох.

Вначале защитники его очутились в трудном положении из-за отсутствия пополнений. Но при помощи прибывшего подкрепления была одержана победа и здесь[88]. Как пишет Калушкин, Надир-шах потерял надежду выиграть войну еще тогда, когда он увидел, что в одном только Согратле он потерял огромное множество воинов. В Чохе же он окончательно убедился в том, что ему более нельзя оставаться на территории Андаляля.

28 сентября 1741 года Надир ночью отправился из Аварии в обратный путь[89]. Отступление было столь поспешно, что очевидцы совершенно справедливо называют его бегством. Отступавшие не успели захватить с собой даже свои богатства. Многие нагруженные верблюды и мулы, принадлежавшие самому шаху, были брошены[90].

Победители преследовали бегущую армию по пятам, настигая и заставляя ее обороняться на каждом шагу[91]. После каждой схватки в руках дагестанцев оказывались сотни пленных и огромная добыча. Нередко им удавалось вызволять своих земляков из шахского плена[92]. Особенные бедствия претерпели бегущие в одном узком и длинном проходе, название которого осталось нам неизвестным. Здесь дагестанцы едва не захватили самого шаха и его гарем[93]. Отступавшие шахские войска подвергались нападениям и со стороны населения покоренных районов, через которые они проходили. Так, например, в ущелье Капкай кайтагцы разбили отряд захватчиков не без участия уцмия Ахмед-хана[94].

Калушкин называет поход в Аварию «бездельной потерей войск»[95]. Лишь в одном ауле Согратль шах потерял 5000 человек[96]. «Нигде, – писал Калушкин в своем донесении в Петербург, – не слыхано потери стольких людей, богатств и оружия»[97]. Касаясь андаляльского похода, Братищев писал, что шах здесь был «несчастно разбит»[98]. Даже личный секретарь шаха Мехди-хан Астрабади назвал андаляльскую землю «областью несчастий», куда солдаты Надир-шаха пришли «в добычу врагам»[99]. Автор хроники войн Джара писал, что шах вернулся с половиной своего войска, лишившись казны, имущества и почти всех вьючных животных[100]. «Поражение, – писал своему двору Маркиз де-ла Шетарди из Петербурга, – было тем более значительно, что Кули-хан (Надир-шах) дал заманить себя в ловушку и попал в ущелье, где скрытые с двух сторон войска произвели ужасную резню над большею частью его армии»[101].

По подсчету Калушкина (на основании рапортов командиров отрядов шаху) близ Дербента число захваченных в плен, убитых и раненых, совершенно вышедших из строя людей, в армии шаха доходило до 42278 человек. Было потеряно пушек малых и больших – 79, верблюдов, мулов и лошадей 33280. Кроме всего этого, дагестанцам досталось огромное количество золотых, серебряных вещей и денег[102]. Шах плакал от злости и бранил бога. Особенно он негодовал, когда получил с гор письмо, полное иронии и издевательств[103].

Весть об этой победе молниеносно распространилась среди народов Дагестана. Для них эта победа имела важное значение. Она укрепила их моральное состояние, воодушевила и породила уверенность в успехе борьбы. Не удивительно, что после этого произошло восстание и во многих других районах Дагестана, которые считались «покоренными» шахом. Всюду повстанцы нападали на гарнизоны вражеских укреплений, истребляли отряды, захватывали иранских чиновников и их местных пособников.

Таким образом, самонадеянный план шаха одним ударом покорить Дагестан и использовать его в качестве плацдарма для осуществления своих авантюристических замыслов против России потерпел полный крах.

Это понудило шаха отказаться от первоначальной тактики и перейти к тактике затяжной войны, преследующей цель поражения Дагестана методом постепенного измора и истощения (122)

* * *

Отступив в район Дербента и готовясь к затяжной войне, Надир занялся возведением укреплений и сторожевых постов вдоль предгорья. Для своей ставки он построил к северу от Дербента во владениях уцмия кайтагского большую крепость с высокими валами и башнями[104], назвав ее в знак своей решимости или завоевать Дагестан или погубить Иран – «Иран-хараб» (Разрушение Ирана). Здесь он сосредотачивал запасы провианта из многих районов своей монархии[105], Сюда же стекались рекруты, набираемые им в различных провинциях[106]. Шахом были разосланы в провинциальные города указы, предписывавшие гарнизонам находиться наготове с тем, чтобы направиться в Дагестан[107]. Он распорядился собрать в его владениях 9 миллионов рублей[108]. Как свидетельствуют современники, шаху удалось пополнять свою армию, и в его лагере всего было в изобилии[109].

Из своих укреплений шахские отряды совершали неожиданные разбойничьи набеги на Табасаран, Кайтаг, Аварию, на даргинские, лезгинские и кумыкские аулы[110]. В этих набегах они пытались не столько уничтожать посевы, сады, разрушать жилища и угонять скот, сколько истреблять местное население. Шах намеревался всем этим разрушить экономику страны, чтобы тем самым сломить, наконец, сопротивление дагестанцев.

Ободренные одержанными успехами, дагестанцы оказывали шахским отрядам все возрастающее сопротивление. В первые же дни после отступления шаха из гор 5 тысяч табасаранцев атаковали крепость Кабир и истребили 2000 человек из восьмитысячного гарнизона, а остальных вынудили бежать[111]. В другом месте 5000 дагестанцев взяли верх над 14-тысячным шахским отрядом и захватили тысячи пленных[112]. Постоянным набегом подвергали дагестанцы окрестности Дербента, угоняли скот и захватывали людей[113]. Все более чувствительными становились налеты кайтагцев. На лагерь шаха совершали лихие набеги даже эндирейские и аксайские (123) кумыки[114]. Дагестанцы постоянно тревожили гарнизоны крепостей, истребляли проходящие отряды врага, захватывали провиант и лошадей[115].

Жаркие схватки почти всегда кончалась неудачей для шаха. В конце октября 1741 г. шах послал в один аул, окруженный лесом, большой отряд. Жители впустили неприятеля в аул без сопротивления. При этом большинство жителей отступило в лес. Когда же враги занялись грабежом, забыв поставить охрану, и уже приступили к навьючиванию награбленного добра, жители аула разрушили мост и ударили во грабителям. Грабители, бросив навьюченных лошадей и мулов, кинулись бежать, но были встречены огнем поджидавших их жителей около разрушенного моста. Лишь немногим грабителям удалось спастись, часть из них утонула[116]. Посланный шахом карательный отряд был уничтожен жителями этого аула в лесу. Только одного солдата отпустили для извещения шаха о полном уничтожении этого второго отряда. Жителями того же аула был полностью уничтожен и третий отряд захватчиков[117].

В мае 1742 года Надир во главе 30-тысячного войска трижды обрушивался на Табасаран, но каждый раз отступал с большим уроном[118]. В том же году шах со своей армией двинулся на север и, достигнув района Тарки, разделил ее на два отряда. Один отряд под командой самого шаха пошел в Аварию. Второй отряд был направлен против засулакских кумыков. Но, поскольку районы, где жили эти кумыки, входили в состав русского государства и поскольку русское правительство твердо напомнило шаху, что согласно договору 1735 года река Сулак признана границей русского и иранского государства, этому отряду пришлось отказаться от своих намерений[119]. Без всякого успеха вернулся и другой отряд из Аварии.

В августе Надир вновь отправил в Аварию шеститысячный отряд, которому удалось было пробраться в аварские горы, но в конце концов и этот отряд оказался изгнанным «с немалым уроном»[120].

В сентябре сам шах с войском, снабженным топорами, отправился в Аварию. Однако, и эта операция не принесла ему успеха[121]. В ноябре того же года в верховьях реки Дарбах шах был снова разбит и вернулся с тяжелыми потерями[122].

Единственный успех шаха за время его пребывания на плоскости заключался в овладении им укрепления Кала-и-Курейш. Однажды он вместе с Сурхай-ханом и Щамхалом Хас-Булатом направился против этого укрепления и осадил его. Но кайтагцы оказывали превосходящим силам шаха героический отпор. В течение нескольких недель осаждающие упорно пытались овладеть крепостью. Но попытки эти не увенчались успехом. Шах вынужден был отбросить свое обычное высокомерие и начать переговоры с защитниками крепости, стараясь «ласково уговорить их на добровольную сдачу крепости». Он «милостиво» обещал им не требовать у них хлебных запасов, не переселять их в Иран и не налагать на них никаких податей. Шах требовал лишь в знак подданства аманатов (заложников)[123]. Кайтагцы не хотели и слушать посланцев, шаха, но, в конце концов, по уговору старшин все же приняли условия, предложенные шахом.

В остальных случаях шах Надир терпел поражение за поражением. Калушкин не без иронии писал, что сабли шаха заржавели от влажного воздуха Дагестана[124].

В ходе изнурительной борьбы дагестанцы не раз пытались заручиться поддержкой России. «Мы, – писали дагестанцы в Кизляр, – посылаем наших выбранных от имени всего народа, умоляя... чтобы ее императорское величество приняла нас под свое могучее покровительство»[125]. В 1742–1743 гг. Братищев и Долгорукий писали в Петербург, что дагестанские владельцы и старшины твердо намерены стать верными подданными России и с нетерпением ждут того дня, когда русские войска придут в движение против шахской армии, с тем, чтобы совместными усилиями изгнать ее из своих земель[126].

Однако в тогдашней международной обстановке не в интересах России было нарушение условий договора 1735 года с Ираном. Провоцировавшая войну Швеции с Россией французская дипломатия, в целях отвлечения части русской армии, прилагала усилия для того, чтобы натравить Иран против русского государства[127]. Она старалась убедить шаха в том, что восстание 1737 г. в Дагестане – результат козней русского двора. При этом французы и шведы усиливали и при турецком дворе антирусскую интригу[128]. Они надеялись объединить Турцию с Ираном против России[129].

С другой стороны, агент английской торговой кампании Эльтон не без санкции английского двора старался убедить шаха в легкости расправы с русскими и строил для шаха на Каспийском море корабли, первой обязанностью которых он считал «переброску войск на русскую сторону»[130].

В таких условиях в интересах России было остаться верной договору 1735 года, тем более, что Иран, держа Турцию под угрозой с востока, лишил ее возможностей вмешательства в европейские дела. Как сказано выше, русское правительство было хорошо информировано относительно основной цели кампании 1741 года. Тем не менее оно надеялось избежать войну с Ираном и использовать шаха в интересах русского государства против Турции. Вы должны, – писали из Петербурга Калушкину, – стараться всеми средствами войти в кредит у шаха Надира[131].

Приняв необходимые меры предосторожности на границах[132], русское правительство не спешило с помощью дагестанцам даже тогда, когда обнаружились явные признаки вероломства шаха в отношении России[133]. Россия могла остаться верной этой своей политике, тем более, что Надир-шах терпел в Дагестане поражение за поражением.

Неудачи в борьбе с дагестанцами выводили из себя Надира. Озлобленный шах, по словам Калушкина, иногда заставлял остатки своих же отрядов, возвращающихся без успеха из набегов сражаться между собою и истреблять друг друга до последнего солдата[134]. «Хотя счастье и покидает меня, – кричал он, – но я, вопреки судьбе овладею Дагестаном»[135]. В другой раз он заявлял, что или сам пропадет и погубит свое войско, или же добьется того, что весь Дагестан будет превращен в пепел. Шах прилагал все усилия к тому, чтобы поддержать свою славу завоевателя. Однако все его последующие операции проходили под знаком постоянных поражений. Однажды в Табасаране сам Надир-шах чуть не поплатился жизнью. Лишь спустившись в ров, он спасся от меткой пули дагестанского воина[136].

Наступила суровая зима, начался голод. Среди воинов шахской армии свирепствовали различные болезни[137]. Надир не мог прокормить свою армию за счет бедных местных ресурсов. Этого не допускали и сами хозяева страны.

Надиру нельзя было рассчитывать на обеспечение своей армии продовольствием за счет своих разоренных владений[138]. Нелегко было и перебрасывать продовольствие в Дагестан из Ирана. В то же время попытки шаха наладить снабжение своей армии при помощи России, также не дали положительных результатов[139]. Солдаты шахской армии питались трупами лошадей, верблюдов и мулов. Наблюдались даже факты людоедства[140]. В лагере шаха люди падали от голода, холода, от пуль и кинжалов дагестанцев.

Дисциплина падала в армии шаха с каждым днем. Надир приказывал выкалывать глаза участникам «беспорядков». По Дагестану и Азербайджану толпами бродили ослепленные иранские воины[141].

Но самым страшным для Надира было дезертирство солдат из его армии, их переход на сторону дагестанцев. «Ни единый человек, – свидетельствует Братищев, – не имеет ревности упражняться в войне». Даже «ближайшие его (шаха) фавориты, военные командиры, статские люди и служивые персияне... только вид верности шаху отдают, а внутренне все ему гибели желают...»[142]. Внимательно следившие за ходом борьбы шаха Надира с дагестанцами русские резиденты Калушкин и Братищев предсказывали, что он «потеряет свое войско, и сам пропадет, нежели покорит дагестанцев»[143].

В конце концов самонадеянный шах Надир, желавший одним ударом поставить дагестанцев на колени и тем разрешить свои задачи в Дагестане, на горьком опыте убедился в тщетности своих усилий. Испытанный им в Индии, Афганистане и других странах метод террора, жестокой карательной политики, на дагестанской почве оказался недейственным. Как пишет Д. Ханвай, шах встретил в Дагестане народ сильный, крепкий, закаленный и непобедимый[144]. Пытаясь сломить дух сопротивления дагестанцев, шах лишь вызвал их ожесточение, ярость и тем самым усилил их отпор. Опьяненный своими прежними военными удачами, Надир недооценивал силу сопротивления народов Дагестана. Рассчитывая на легкость расправы с малочисленным и разрозненным населением Дагестана, он повторил ошибку ряда прежних завоевателей.

В октябре 1742 года шах прекратил военные действия в Дагестане. «Понеже, – писал Братищев, – шах в Дагестан более входить не хочет и токмо ищет дачею денег и кафтанами уровнить дело с лезгинцами (дагестанцами)»[145]. Теперь шах старался привлечь дагестанцев на свою сторону путем применения «коротких, ласкательных» средств[146]. Им был выделен специальный фонд для подкупа старшин общества и феодалов.

Надир посылал специальных людей в различные районы Дагестана для агитации среди главарей обществ и феодалов с целью их привлечения на сторону Ирана. Подкупая их, раздавал титулы, кафтаны, деньги, халаты. В частности, Ахмед-хану Кайтагскому было предложено принять на себя главенство над всеми дагестанскими феодалами. Как уже отмечалось выше, подобным методом шаху в свое время удалось «покорить» крепость Кала-и-Курейш, чего он не был в состоянии добиться силою оружия.

Именно подобный прием приобретает теперь широкое распространение и становится характерным для политики шаха Надира в отношении дагестанцев. Он требовал от дагестанцев лишь аманатов. Шах уже отказался от дани и не требовал людей для пополнения своей армии[147]. Также не думал он теперь о переселении кого-либо из дагестанцев в Иран[148]. Мало того, он примирился с отказом поставлять хлеб даже со стороны жителей тех аулов, которые считались его верными подданными.

Характерно отношение шаха к жителям сел. Тарки, резиденции шамхала Хас-Булата. Шах несколько раз посылал к тарковцам сборщиков хлебных запасов, но тарковцы со дня на день откладывали выполнение этого требования, ссылаясь на то, что «на них оного много наложено» и, что «от недородов хлебов столько поставлять не в состоянии»[149]. Но не помогло и сокращение наложенной на них дани[150]. В конце концов тарковцы отправили сборщика налогов в шахский лагерь с прямым отказом, мотивируя его тем, что «им самим себя прокормить не без трудности»[151]. Такие случаи прямого отказа и «ослушания» оставались теперь не только безнаказанными со стороны шаха, но и обходились молчанием, как недостойные внимания, в то время как армия Надира испытывала острый недостаток в провианте.

Все это говорит о том, что шах Надир в силу обстоятельств вынужден был переменить прежнюю тактику насильственных мер и перейти к политике прежних шахов; не вмешиваясь во внутренние дела Дагестана и отпуская из государственной казны отдельным феодалам и старшинам обществ денежные средства, привлекать их на свою сторону, ставить их хотя бы в формальную от себя зависимость и использовать Дагестан в своих интересах.

Удалось ли шаху Надиру разрешить в Дагестане хотя бы такую скромную задачу? Разумеется, нет. Даже те из дагестанцев, которые переходили на сторону шаха, «льстясь на его кафтаны и деньги» оказывали ему лишь явно притворное послушание. При первой же возможности они истребляли иранцев[152]. Теперь оказывали шаху Надиру лишь показную верность даже такие его ярые сторонники, как например, шамхал Хас-Булат. Тайно связавшись с кизлярским комендантом, он с «жадностью добивался» принятия его в русское подданство[153].

Кампания шаха Надира 1741– 1743 гг. потерпела в Дагестане позорный провал. Ему не удалось достигнуть не только своих сумасбродных целей, но и даже того, чего достигали его предшественники. В такой обстановке, когда шаху Надиру не удалось не только укрепить свое положение в Дагестане, но и привести местные народы хотя бы к формальной зависимости от Ирана, и когда оказалось, что его армия пришла к распаду, – уже не могло быть и речи о вторжении в Россию. Не удивительно, что на военном совете шаха было решено, что, пока дагестанцы не покорены, воздержаться от вторжения в пределы русского государства. Таким образом, лишь в силу обстоятельств кампания 1741 года стала только дагестанской.

«Довольно показуется, пишет Братищев, - гнилые плоды действий его (шаха), что через два года ничего в дагестанской стороне достигнуть не мог, кроме что государство свое подорвал, народ (иранский) истомил, войска растерял и остальное крайне изнурил»[154]. «Через долговременное свое пребывание на Кавказе, – говорит Лерх, – ничего он (шах) не учинил, но разорил только свое войско, да и через то славу, приобретенную им через завоевание монгольского царства (Индии), довольно затмил»[155]. В результате многих бесплодных попыток..., – говорит Ханвай, – Надир, этот могущественный завоеватель, оказался в таком плохом состоянии, что остатки его расстроенного войска... должны были дезертировать или погибнуть»[156]. Даже наследный принц Риза-кули-Мирза перед казнью назвал отца безумцем, который «растерял и истребил и крайне изнурил свою армию в Дагестане и ничего не мог достигнуть»[157]. О масштабах бедствий, постигших шаха в Дагестане, говорит и тот факт, что место, где завершился провал дагестанского нашествия 1741–1743 годов стал называться «Иран-хараб», т. е. «гибель Ирана».

Несмотря на все это, готовясь к отступлению из Дагестана, шах заявлял в кругу своих военачальников, что «в Дагестане более дела нет», ибо-де «дагестанцы истреблены, а которые остались, то от опустошения их жилищ, скитаясь по горам, от голода сами погибнут»[158]. Ту же самую мысль услужливо отражал в своей «истории» и соратник шаха, Мехди-хан-Астрабади. Он писал, что все ущелье Дагестана истоптаны скаковыми лошадьми завоевателей и что доблестные герои наказали дагестанцев и страна приведена в состояние порядка и покорности[159]. На самом же деле за шахом числился в Дагестане лишь город Дербент с прилегающей территорией.

15 февраля 1743 года шах ухватился за представившийся ему случай начать менее трудную войну, которая могла бы поддержать его престиж завоевателя. С уцелевшим воинством он отправился на юг[160], чтобы разрешить якобы более важную задачу в борьбе с Турцией, где он лишь еще раз продемонстрировал падение своей мощи.

Значение битв 1741– 1743 годов в Дагестане было велико и выходит за пределы истории страны. Успешная борьба народов Дагестана ослабила военную машину шаха, облегчила борьбу порабощенных им народов и показала им, что «грозу вселенной» можно победить. Участившиеся восстания в его владениях – в Грузии, Хорезме, Туркмении, Азербайджане, Форсе и в других районах говорит о том, как был воспринят здесь успех дагестанцев. В Петербурге и в Константинополе живо следили за ходом этой борьбы, интересовались ею также в Стокгольме и Париже. Из этого можно заключить, что борьба народов Дагестана имела широкое международное значение.